— Скажи мне, Антуан… Ты собираешься заняться трупом, который вы обнаружили возле дома Пино?

От неожиданности у меня сводит правую ногу, и я резко жму на тормоз. Припарковываюсь к бордюру рядом с аллеей для верховой езды и поворачиваю голову к маман. Удивительно, она смотрит на меня с некоторой иронией.

— Господи, как это тебе удалось раскрыть наш секрет?

— Очень просто. Когда вы копали яму перед обедом, я смотрела на вас в окно…

Ну конечно же, как я мог забыть? Всякий раз, когда мы выезжаем вместе, Фелиция только тем и занята, что наблюдает за мной. Она любуется мной, и этим все сказано, поэтому ей нередко ведомо такое, о чем никто даже не догадывается! Ах, моя милая матушка! Она ведь не на нас смотрела, а только на меня. Это я вам для ясности говорю! Можете мне поверить на слово. Зачем молчать о том, что есть? К чему ложная скромность? Все же знают, что я красив, как Аполлон (кстати, я никогда с ним не встречался), и сексуален, как… (сравнение прошу добавить по вкусу, как соль и перец). Во мне больше элегантности, чем в принце Галльском. Ну а уж интеллект настолько выше среднего, что обычному человеку, если он пожелает ко мне обратиться, придется принести с собой раздвижную пожарную лестницу. Да с какой стати скрывать свои достоинства, если они и так прут в глаза?

— Итак, маман, ты видела человеческий череп на лопате Берю?

— Представь себе… Боже, мне это отбило всякий аппетит.

— А чей это труп?

— Я заметил, что ты почти ничего не ела, но подумал, тебе стало противно из-за кошмарной жрачки Берюрье…

— Какой-то женщины…

— Ее убили?

— По всей вероятности…

— Как по-твоему, труп давно зарыт у них в саду?

— Этот? Точно не знаю, поскольку он был засыпан негашеной известью…

Маман содрогается.

— Что значит “этот”?

— Да просто там зарыт еще один. Мы его обнаружили, когда вы прогуливали Толстуху Берю. Второй труп мужской. Он не был засыпан известью, и, судя по его нынешнему состоянию, можно предположить, что лежит там уже несколько лет!

— Боже! Но это же ужасно! Ты не находишь, мой дорогой?

— Да. Случай сам по себе невероятный… Инспектор полиции выигрывает участок, нашпигованный трупами! Бывает же…

— И что ты собираешься делать? — тихо спрашивает Фелиция.

— Если зайцу дают морковку, он ее грызет!

Она вздыхает. Что тут еще говорить, мы понимаем друг друга без слов.

— Хочешь поехать со мной?

— Правда, мам?

О господи, она как ребенок! Представьте себе маленькую девочку, прижавшую нос к кондитерской витрине (классическая картина). И вот кто-то появляется в дверях и предлагает ей самое большое, самое красивое пирожное! Малютка в полном экстазе, на седьмом небе! Сейчас то же самое с Фелицией.

— Если я тебе не помешаю…

Вместо ответа я делаю разворот на ближайшем перекрестке и мчусь к центру города.

Глава пятая

В воскресенье вечером “Средиземная утка” отдыхает. Огромное здание тихо и пустынно. В вестибюле при входе бородатый старичок-охранник читает последний выпуск газеты, прикрепленный кнопками к стене. А в отгороженном стеклом узком закутке дежурный по редакции с отсутствующим видом изо всех сил старается ничего не делать, что в принципе не так просто, как кажется. Редакционный работник похож на осьминога в аквариуме. Сходство усугубляется обширной лысиной (на голом черепе восемнадцать длинных волосинок, тщательно приклеенных, каждая в отдельности, поперек головы) и бесстрастным выражением лица.

Я подхожу вплотную к его стеклянной будке. Узрев постороннего, дежурный смотрит на меня с тупым презрением, будто я вылез из засорившегося унитаза, и наконец с трудом выдавливает из себя:

— Слушаю?

— Главный редактор здесь?

— Нет.

— Тогда я хотел бы встретиться с одним из секретарей редакции.

— По вопросу?

— А это я объясню ему сам…

— Он занят.

— Он будет еще больше занят после того, как я его увижу!

Поскольку газетный головоногий и не думает выходить из транса, я сую ему под нос свое удостоверение. Дежурный смотрит на него без эмоций.

— Давай, папаша, — кричу я через стекло, — пошевеливайся! Сделай усилие, доложи обо мне! Мое имя Сан-Антонио — произносится, как пишется!

Теперь он надевает на себя маску плаксивого засранца, снимает трубку и спрашивает, почти не двигая губами (согласитесь, для французской артикуляции это нетипично!):

— Господин Кийе здесь?

Лысому, по всей видимости, что-то отвечают, но что именно, по его каменной роже понять невозможно. Он кладет трубку на рычаг, затем, секунду поразмыслив, снимает снова и набирает номер. Чертов истукан! Дохлый череп! Вот это уже ближе к сегодняшней повестке дня — я мысленно переношусь к двум полуразложившимся трупам, лежащим в земле и терпеливо ожидающим своей участи.

— Господин Кийе? Тут некто комиссар Сан-Антонио хочет с вами поболтать!

Аквариумный дежурный слушает, не меняя выражения, затем медленно склоняет голову.

— Вас примут через десять минут…

— Отлично, но я хотел бы попутно уточнить две вещи, мой милый…

Его брови вскидываются домиком, точь-в-точь как на японской гравюре.

— А? Вот как?

— Вот так! Первое, я не “некто комиссар Сан-Антонио”, а господин комиссар Сан-Антонио. И второе, я намерен не поболтать, а серьезно поговорить с этим господином…

Он настолько ошарашен моим напором, что один из волосков отклеивается из-за проступившего на лысине пота.

Я подхожу к бородатому старичку, все так же водящему глазами по пришпиленному к стене номеру “Утки”. Оказывается, его близорукое внимание приковано к литературному творению под заголовком “Роман неизвестного публициста”.

Борода старичка подрагивает от напряжения. Он, видимо, настолько увлечен, что потерял чувство реальности. Наверное, вкушает нечто суперострое, как соус из красного перца в пирожном. Это тот литературный жанр, который призван охмурить маленьких людей незатейливой мыслишкой, что любой может сколотить себе состояние на писанине, если у него есть телефон, блокнот и абонентский ящик на Елисейских полях.

Тяжелая рука с силой опускается мне на плечо.

— Что ты тут вынюхиваешь?

Я делаю резкий разворот и узнаю малышку Неф Тустеп, занимающуюся в “Утке” разделом (и развесом) “Сплетни из народных глубин” под высоким патронажем Стеллы Арьер-гардини. Занятное создание эта мадемуазель Тустеп. Мужские брюки, кожаная куртка, прическа под Брандо, грима нет, всегда чисто, до синевы, выбрита, монокль в глазу — словом, завидев ее, так и хочется встать и с надеждой на спасение запеть в полный голос “Боже правый, помилуй мя!”

Делаю движение обеими лопатками, то есть приподнимаю плечи на достаточный уровень, одновременно втягивая шею, и одариваю ее своей наилучшей улыбкой, у которой столько же шансов достичь ее сердца, сколько у ракеты “Атлас” — поверхности Луны.

— Я жду, когда меня примет некто Кийе.

— У тебя встреча с Роже?

— Если его зовут Роже, то да!

— И что тебе от него нужно?

— Напряги серое вещество, детка… Что может хотеть легавый от журналиста? Информацию, не правда ли?

— Ты попал в точку, считай, повезло! Кийе — ходячая энциклопедия!

— Смотрю, ты пашешь без передыху, даже в воскресенье! Может, заинтересуешься, есть у меня кое-что. Дыхание сопрет! А у тебя язык подвешен! Ну как, идет?

— Черт, ты вдруг стихами заговорил, Сан-А?

На ней такое пальто, что даже самый последний бездомный под мостом не положил бы его себе под голову.

— Поднимемся ко мне в кабинет, быстро, — говорит изумительная ошибка природы.

Сверхбыстрый лифт увлекает нас в бешеный подъем. Красиво, правда?

Коридоры пусты, как помойка безработного. Неф Тустеп (Айлюли для друзей) открывает дверь.

— Устраивайся!

Я кладу важнейшую часть своего тела в супермодерновое кресло, раздутое, как морда каноника.